Профессиональные и экспертные сообщества как субъекты управления в контексте общества знания и депрофессионализации

Рубцова М. В. , Мартьянов Д. С. , Мартьянова Н. А. Профессиональные и экспертные сообщества как субъекты управления в контексте общества знания и
депрофессионализации // Вестн. С.-Петерб. ун-та, Сер. 12. 2013. Вып. 1. С. 69-74.
Статья посвящена рассмотрению феномена профессиональных сообществ как субъектов управления профессиональными знаниями в контексте депрофессионализации,
экспертократии и общества знания. Рассмотрены функции профессиональных сообществ с точки зрения классиков социологии, выявлена экспертная функция профессиональных
сообществ. Особое внимание уделяется трансформации статуса и функций сообществ на примере медицинской профессии. Произведен социологический анализ термина
«депрофессионализация» с точки зрения кризиса профессии как социального института на примере кризиса научного сообщества. Рассматриваются феномен экспертократии,
соотношение понятий «профессионал» и «эксперт», эволюция профессиональных сообществ в экспертные как фактор кризиса профессий. Обсуждается необходимость
обеспечения институциональной экспертизы этих субъектов управления.
Ключевые слова: профессиональные сообщества, депрофессионализация, экспертократия, профессионал, эксперт.

УДК 316.35
М. В. Рубцова, Д. С. Мартьянов, Н. А. Мартьянова
ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ И ЭКСПЕРТНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СУБЪЕКТЫ УПРАВЛЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ ОБЩЕСТВА ЗНАНИЯ И ДЕПРОФЕССИОНАЛИЗАЦИИ

В последние годы в исследованиях западных специалистов по социологии управления все чаще используется термин «депрофессионализация». Действительно,
развитие информационного общества создало предпосылки для десакрализации профессионального знания, стирания граней между профессионалами и дилетантами.
Особое место исследователи уделяют теме ослабления отдельных признаков профессии и механизмам функционирования таких традиционных субъектов управления
профессиональными знаниями как профессиональные сообщества.
Профессиональные сообщества имеют продолжительную историю. В Европе средневековые цеха трансформировались в разные формы объединений. В России
существовали гильдии купцов, союзы хлеботорговцев, мануфактурщиков, пивоваров и т.д. Главной целью существования таких сообществ является профессиональное общение
коллег и единомышленников, в ходе которого за счет постоянного обмена знаниями между участниками обеспечивается их личностное и профессиональное
совершенствование [1].
Классическая социология неоднократно обращалась к исследованию профессиональных организаций (ассоциаций, сообществ). Э. Дюркгейм утвердил идею о
профессиональных группах (корпорациях) как оплотах солидарности как интеллектуальной и нравственной однородности, естественным образом возникающей в
результате занятия одной профессией. Э. Дюркгейм видел в них моральную силу, способную сдерживать натиск различных форм индивидуального эгоизма [5, с. 14].
С этой идеей перекликается исследование роли и функций профессиональных сообществ, представленное Р. Мертоном. По Мертону профессиональное сообщество —
это организация практикующих специалистов, признанных профессионально компетентными, которые объединились ради своих общих интересов и общественного
блага. То есть профессиональные сообщества должны быть утверждены с целью выполнения специализированных компетенций для блага общества в целом и их значимой клиентелы в отдельности.
Мертон рассматривает функции профессиональных сообществ и делит их на три типа: функции для индивидуальных практиков; функции для профессий в целом и для
самих сообществ как их корпоративного выражения; и, наконец, функции для общества [3, с. 126–130]. Последний тип функций часто игнорируется, однако именно эти функции
оберегают общество от распадения на множество индивидов, преследующих свои эгоистические интересы.
Такое разделенное состояние является шагом на пути к тоталитаризму, разделяя индивидов, управляет ими. Как утверждает Р. Нисбет, разрушение независимых трудовых
союзов в нацистской Германии являлось следствием запрещения независимых экономических организаций любого вида и вообще любых объединений людей. Все
автономные организации оказались вне закона: профессии, сервисные клубы, добровольные группы взаимопомощи, братства, даже филателистические и музыкальные
общества. Такие организации расценивались тоталитарным государством как потенциальные источники будущего сопротивления, так как только в них люди были
объединены друг с другом для каких-либо целей [4, с. 202–203].
Можно отметить, что профессиональные сообщества представляют собой одни из тех промежуточных организаций, которые объединяют членов общества. Они
обеспечивают единство действия и социальной сплоченности без непосредственного контакта с его членами. Они помещены в социальной структуре между отдельным
специалистом и профессией с одной стороны, и между специалистом и социальным окружением с другой. Таким образом, они являются субъектами управления как
отдельными профессионалами, так и профессиями в целом.
Важной функцией сообществ как субъектов управления с различными интересами является обеспечение двустороннего канала для коммуникации. Конец XX в. ознаменовал
собой новую революцию в коммуникации, что должно было сказаться и на функциональных аспектах профессиональных сообществ. Впрочем, расхождения между
классическими социологическими теориями началось до роста влияния информационных сетей.
Рассмотрим трансформацию статуса и функций сообществ на примере медицинской профессии. Долгие годы американских медиков объединяла Американская
медицинская ассоциация, ее голос оставался неоспоримым [5, с. 134]. Главной ценностью признавалось определяемое врачом «качество лечения». Сообщество медиков в тот
период было достаточно сплоченным и влиятельным, чтобы обеспечить сохранение своей профессиональной автономии. Но начиная с 1960-х гг. данная профессиональная группа
становилась все менее сплоченной. Специализация усиливала фрагментацию интересов врачей. Численность узкопрофильных ассоциаций росла, в то время как ряды членов
Американской медицинской ассоциации постепенно редели: в 1950-е гг. в нее входили почти 80% врачей, а к 1990 г. их доля сократилась до 40%. Главной принципом профессии
становится не качество лечения, а его «равный доступ», происходит «обобществление медицины» — не столько медицинская, сколько политическая ценность [6, с. 37]. Часть
управленческих функций, ранее сосредоточенных в руках врачей, перешла к бюрократии, что усиливало фрагментацию и порождало противоречивые требования к системам
оказания медицинских услуг [3, с. 7–45]. И врачи, и менеджеры, и пациенты все меньше понимали свои роли и права.
Начиная с 1980-х гг, ядром новой логики государственного управления здравоохранением стал принцип эффективности. На втором плане все чаще давала о себе
знать логика потребительского выбора и ответственности перед потребителем, также зародившаяся за пределами сферы медицинских услуг. Непредвиденным последствием
этого движения стала легитимация практик применения обычных рыночных механизмов по отношению к сектору, который, как прежде декларировалось, был свободен от
коммерческих соображений. Коммерческие фирмы и страховые компании США ринулись на медицинский рынок, и уже в 1975 г. компания, специализирующая на оказании
медицинских услуг, вошла в тысячу крупнейших корпораций Америки. К 1995 г. таких компаний стало около 30 [6, с. 38].
Итак, в описываемый период (продолжающийся и по сей день) профессиональную автономию врачей потеснили значительно расширившиеся позиции государства, рынка и
менеджеров. В течение десятилетий сфера здравоохранения считалась исключением, неподвластным корпоративистской модели, действующей во всех других хозяйственных
отраслях (включая сферу услуг). Власть экспертов держалась несколько десятилетий.
Однако врачи не смогли организовать свою группу так, чтобы сохранить собственную внутригрупповую солидарность и политическое единство.
Таким образом, «качество лечения» «продвигалось» профессиональными ассоциациями; «равенство доступа» — государственной бюрократией; «эффективность и
прибыльность» — частными корпорациями. В завершение, используя категории, предложенные В. Штреком и Ф. Шмиттером, можно сказать, что управление в сфере
здравоохранения смещалось вдоль условной оси — от профессиональных ассоциаций к государственному регулированию и затем к рыночным механизмам [6, с. 39].
Данная ситуация является типичной не только для медиков. Экс-глава специального комитета по стандартам деятельности присяжных бухгалтеров Джордж
Д. Андерсен отмечает, что профессия бухгалтеров находится «на грани кризиса с точки зрения ее способности служить общественным интересам».
Современная социология рассматривает проблемы профессиональных сообществ как субъектов управления в контексте депрофессионализации, экспертократии и общества
знания. Все они связаны с экспертной функцией профессиональных сообществ. Термин депрофессионализация в данной статье рассматривается с социологической точки зрения,
то есть в рамках кризиса профессии как социального института, утрачивания социального статуса и доверия к экспертной функции [7, с. 52–60]. На смену профессиональным
сообществам приходят новые страты, претендующие на роль экспертов. Связано это с новыми общественными отношениями в рамках информационного общества, общества
знания, общества риска и т. д. У. Бек говорит, например, об утрате научным сообществом монополии на рациональность, причем в результате не несостоятельности, а, напротив,
успешности науки [8, с. 247]. Однако остаются под вопросом как способность новых экспертных сообществ брать на себя «общественные функции», так и роль
экспертократии в процессе депрофессионализации. Критики экспертократии отмечают, что поскольку экспертократия существует благодаря СМИ как способ формирования
общественного мнения, то «профессиональная квалификация экспертов оказывается часто менее важной, чем их манипулятивные способности» [9]. Также они отмечают, что
зачастую эксперты в одной области претендуют на статус эксперта в других отраслях. И то, и другое — факторы депрофессионализации. Другие исследователи напротив
полагают, что «экспертное отношение к ситуации посредством знания создают основу для профессионализации» [7, с. 52–60].
Теоретическая эволюция экспертократии включает в себя такие концепции как ноократия, технократия, меритократия, нетократия.
У истоков утопистской концепции ноократии, корнями уходящей к идее софократии Платона, стояли В. И. Вернадский и П. Т. де Шарден. Ноократия сменяет
«хаос по-управленчески», при котором отдельные рациональные решения «в условиях сложного взаимодействия превращаются в иррациональные» [10, с. 67–76]. Ноократия
основывается на научно-теоретическом анализе и обобщении закономерностей развития цивилизации, природы» [11] и ее функции сопоставимы с мертоновскими «функциями для
общества».
Теоретики меритократии (М. Янг, Д. Белл, З. Бжезинский) как власти достойных, основанной на личных достижениях, подразумевали под ней власть профессионалов.
Однако в этой концепции акцент смещается в сторону элитизма, противопоставления интеллектуальной элиты обществу. Бжезинский полагал, что «новая элита должна прежде
всего иметь возможность контролировать и направлять процессы, определяющиеся логикой развития технологического прогресса» [12, с. 67–77].
К середине 1970-х гг. стали говорить о господстве технократии — формы правления, при которой власть находится в руках социальных инженеров, принимающих
управленческие решения по переустройству общества в соответствие со своими знаниями.
Технократ деидеологизирован, аполитичен, но в то же время подменяет собой демократические институты.
В начале 1990-х гг. на страницах американского журнала «Wired» появилось слово нетократия. Согласно А. Барду и Я. Зодерквисту нетократия — класс, господствующий в
сети и обладающий знанием. Нетократы существуют в условиях культуры внимания или «аттенционализма», поскольку в новом обществе внимание по значимости заменяет собой
деньги. Аттенционализм порождает «сложную систему бартера». Связи обретаются за возможность воспользоваться иными связями [13]. Нетократам противостоит
консьюмертариат, представители которого, «входят в наименее привлекательные сети, полные информационного мусора, в то время как нетократы образуют сети высших
уровней, в которых концентрируется власть и влияние» [14, с. 197–98].
Нетократы не претендуют на господство над информацией, которая доступна теперь всем, они претендуют на господство над знанием. Таким образом, нетократия
ставит вопрос о соотношении информации и знания. Н. Штер, анализируя специфику общества знания, указал на то, что сегодня знание — это не только ключ к разгадке тайн
бытия, но и способ его формирования, то есть «способность к действию» [15, с. 81]. В российской исследовательской традиции, посвященной изучению профессий, нетократия
очень близка экспертократии.
Власть эксперта сродни власти жреца, но власть экспертократии строится не на утаивании информации, а на спекуляции ее открытостью. В отличие от жреческого
сакрального знания ценность современной информации «связана не с вечным пребыванием, а с ничем ни сдерживаемым становлением» [16].
Рассмотрим депрофессионализацию на примере кризиса научного сообщества. Ранее образование представляло собой деятельность, которая не просто фиксирует
традиции, но делает их сохранение условием существования общества в будущем. Образование, являвшееся государством в государстве, отвечало за воспроизводство
общества, занимая центральное место в «общественной функции». Однако на смену этому приходит подход к образованию как к сервису. Суть же оптимизации знания выразилась в
том, чтобы избавиться от чрезмерной фундаментальности образования, в сторону узкоспециальных знаний и навыков. Вектор преобразований здесь напоминает
депрофесионализацию внутри медицинского сообщества. Сначала социальное государство поглощает ряд функций профессионального сообщества (образование из
«государства в государстве» становится одной из корпораций), а затем «университет перестает выступать инстанцией, ответственной за постижение истины» [16]. Научное
сообщество пытается выработать защитные механизмы. У. Бек отмечает, что научное сообщество вырабатывает методологически высокоразвитые способы мышления, и как
результат «с опасностью интеллектуально и институционально до смерти академизироватъ предмет депрофессионализация компенсируется сверхпрофессионализацией» [8, с. 259].
Однако такой подход является скорее заслонкой от дилетантов, что не снимает проблему экспертов. Проблема решается диалектически. Ключевым здесь является вопрос
о статусе эксперта. В. Полякова выделяет экспертов старого и нового типов. Эксперт нового типа претендует на компетентность в строго определенной сфере, а претензии на
статус получают легитимацию только по итогам публичного обсуждения его достижений [17, с. 78]. Необходим отход от экспертократии как «тотальной манипулятивной и
агрессивной власти, всевластия экспертов» [18] в сторону институционализации экспертизы, ее интеграции с профессиональными сообществами, развития «общественной
функции».
Это будет способствовать нивелированию подхода к экспертократии как «доминирования доминированию много о себе думающих дилетантов» [18]. При этом не
менее важным представляется и выведение эксперта из тесных связей с власть предержащими [19]. Открытость, ясность критериев экспертизы придают данным
экспертным сообществам авторитетность [20].
Таким образом, эволюция профессиональных сообществ в экспертные не приведет к кризису профессий только в случае обеспечения институциональной экспертизы данных
субъектов управления.

References
1. Meditsinskii portal (Medical Portal). URL: http://www.medi. az (accessed: 21.01.2012).
2. Diurkgeim E. O razdelenii obshchestvennogo truda. Metod sotsiologii. (On the division of labor. The method of sociology). Per. s frants. i posl. A.B.Gofmana. Mosсow: Nauka, 1990.
575 p.
3. Merton R.K. Social Research and Practicing Professions. Eds A.Rosenblatt and T.F.Gieryn. Cambridge, Massachusetts: Abt Books, 1982. 284 p.
4. Nisbet R.A. The Quest for Community. New York: Oxford University Press, 1953. 360 p.
5. Garceau O. The Political Life of the American Medical Association. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1941. 186 p.
6. Skott R. Ekonomicheskaia sotsiologiia (Economic Sociology). 2007. T.8, N 1, pp.27–44.
7. Zotkin A.O. Ekspertiza obrazovatel’nykh innovatsii (Examination of educational innovation). Ed. by G.N.Prozumentovoj. Tomsk: Tomskii gosudarstvennyi universitet, 2007. 127 p.
8. Bek U. Obshchestvo riska: Na puti k drugomu modern (Risk Society: Towards a different modernity). Per. s nem. V.Sedel’nika, N.Fedorovoi. Mosсow: Progress-Traditsiia, 2000. 384 p.
9. Ekspertokratiia. Opyt avtoekspertizy (Experience avtoekspertizy). Portal social’noj seti LIBERTY.ru/SVOBODNYJ MIR. URL: http://www.liberty.ru/Themes/Ekspertokratiya.-Opytavtoekspertizy
(accessed: 10.02.2012).
10. Kutyrev V.A. Gumanitarnyi ekologicheskii zhurnal. 1999. T.1. Issue 1, pp.67–76. 11. Pozdniakov A.V. Strategiia rossiiskikh reform (The strategy of the Russian reforms). Tomsk:
Spektr, 1998. URL: http://pozdnyakov.tut.su/Public/Startegy/part20. htm (accessed: 10.02.2012).
12. Brzezinsky Zb. Between Two Ages. N. Y., 1970, p.9 (tsit. po: Inozemtsev V.L. ‘Klass intellektualov’ v postindustrial’nom obshchestve. Cotsiologicheskie issledovaniia. 2000. N 6,
pp.67–77).
13. Andreev D. INTELROS Intellektual’naia Rossiia. URL: http://www.intelros.org/lib/recenzii/andreev1.htm (accessed: 01.02.2012).
14. Bard A., Zoderkvist Ia. Netokratiia. Novaia praviashchaia elita i zhizn‘ posle kapitalizma (Netokratiya. The New Power Elite and Life After Capitalism). St Petersburg: Stokgol’mskaia shkola ekonomiki v Sankt-Peterburge, 2004. 256 p.
15. Shter N. Sotsiologicheskii zhurnal. 2002. N 2 (tsit. po: Poliakova V. Izmenenie sotsial’noi roli ekspertnogo znaniia. Sotsial’naia real’nost’. 2007. N 5, pp.77–85).
16. Ashkerov A. Ekspertokratiia. Upravlenie znaniiami: proizvodstvo i obrashchenie informatsii v epokhu ul’trakapitalizma (Ekspertokratiya. Knowledge management: the production and
circulation of information in the age of ultrakapitalizma). URL: http://www.e-reading.org.ua/downloadtxt. php?book=102229 (accessed: 10.02.2012).
17. Poliakova V. Sotsial’naia real’nost’ (Social Reality). 2007. N 5, pp.77–85.
18. Shcherbinina Iu. Neva. 2011. N 12. URL: http://magazines.russ.ru/neva/2011/12/sh16. html (accessed: 10.02.2012).